Как Россия подходит к ИГИЛ: нет худа без добра

Многие западные обозреватели связывают ИГИЛ (Исламское государство Ирака и Леванта) с возрождением средневекового варварства. Но, возможно, было бы полезнее сравнить его с революционными движениями прошлых времен, в частности с большевистской революцией 1917 года в России. У ИГИЛ и большевиков есть общая характеристика – особый «интернационализм», подразумевающий, что он может принять в свои ряды людей, независимо от их этнической или расовой принадлежности, места рождения или происхождения. Как это ни парадоксально, но данный аспект ИГИЛ оказался положительным для России.

Это послужило стимулом к дезинтеграции российского доморощенного исламского сопротивления, поскольку многие его члены перебрались на Ближний Восток, в результате чего снизилась внутренняя угроза. Более того, таким образом у Москвы появилась возможность действовать на Ближнем Востоке, где, несмотря на заявления Кремля, ее интересы лишь косвенно связаны с борьбой с ИГИЛ.

Как и большевики, ИГИЛ на самом-то деле направлен против государства – в этом заключается один из важнейших аспектов революционной идеологии. Он также не создал государства в традиционном понимании, то есть, структуры со строгой иерархической бюрократией, определенными геополитическими интересами и – в большинстве случаев – желанием быть участником «концерта держав». У большевиков это появилось намного позже, после побед в гражданской войне. В первые годы революции они были настроены на «тысячелетнее царство», что очень похоже на то, что мы сейчас наблюдаем у членов ИГИЛ. Они хотели совершить мировую революцию и создать мировую утопическую «рабоче-крестьянскую республику», живущую в условиях гармонии и свободы от угнетений. Члены ИГИЛ тоже не планируют создавать «нормальное» государство в традиционном понимании. Они не видят в государстве ИГИЛ модель какого-либо существующего государства, а их ссылки на халифат или на ранний «первый халифат» – по сути фикция. Их политическая и общественно-экономическая модель является в большей мере продуктом современной эпохи, а не средневековых текстов. В этом плане они похожи на революционеров прошлого, которые тоже обращались к историческим примерам. Французские революционеры восторгались древнегреческими и древнеримскими традициями, большевики прославляли добродетели Французской революции. Однако французские революционеры не были древними римлянами, точно так же как большевики не были французскими революционерами.

Еще одним важнейшим аспектом идеологии и практики ИГИЛ является призыв не только к всемирному халифату как точке омега, но и к тому, что большевики называли «интернационализмом». Большевики, разумеется, взывали к постулатам марксизма, а их основным четко выраженным постулатом был знаменитый лозунг «Пролетарии всех стран соединяйтесь!». Эта теория подразумевала отказ от национализма как «буржуазной» идеологии, отделяющей пролетариат друг от друга и препятствующей их объединению для последнего армагеддона классовой борьбы, ведущего к коммунизму и превосходящего историю человечества.

В действительности «коммунизм» предполагал скачок в другие измерения. Это также можно сказать и о джихадистах ИГИЛ. Их поборники утверждают, что межэтнической розни не существует, вернее, этнические различия лишены смысла. Их обращение к раннему исламу имеет основания под собой, поскольку в досовременную эпоху люди не осознавали своей этнической или расовой принадлежности. И тем не менее даже в эпоху раннего ислама его основной стержень был по сути арабским. Сильный упор на «интернационализм» – полное отторжение этнического происхождения и даже своего рода расположенность к иностранцам – во многом современное явление, или по крайней мере ему присуща современная окраска. Большевики тоже жаловали иностранцев.

Что означает этот подход для России и как это повлияло на политику Путина?

Переселение иностранцев на территорию, контролируемую ИГИЛ, влечет за собой определенные последствия для мирового сообщества. Как и в случае тех, кто присоединялся к революционным движениям прошлого, включая большевиков, существует много различных мотивов и причин. Число этих людей значительное: от нескольких сотен до нескольких тысяч в месяц. Несколько тысяч из бывшего Советского Союза. Несколько сотен из мусульманской Центральной Азии. Возможно, несколько сотен прибыли из мусульманских анклавов на территории России – Татарстана и Башкирии. Однако большинство явно с российского Северного Кавказа, в основном из Чечни. И это является значительным преимуществом для Кремля, поскольку избавляет его от тягот, мучавших Ельцина и Путина на протяжении большей части постсоветского периода. Более того, этот исход дал Путину возможность ввязаться в сирийскую авантюру, не опасаясь возможных последствий. Чтобы понять это, надо взглянуть, как на протяжении истории Кремль вел себя по отношению к Северному Кавказу.

Распад Советского Союза всколыхнул много меньшинств в Российской Федерации. Но только на российском Северном Кавказе конфликт вылился в насилие. Первая чеченская война (1994–1996) прошла под националистскими лозунгами. Чеченцев поддерживали – прямо или косвенно – США и Турция (в Турции проживала довольно большая чеченская диаспора). Однако другие многочисленные кавказские и иные народности не прониклись чеченским национализмом. Чеченцам удалось добиться независимости – если не де юре, то де факто, – когда в августе 1996 года Москва была вынуждена подписать унизительное Хасавюртовское соглашение. Однако результаты не удовлетворяли ни одну из сторон, и в 1999 году вспыхнула вторая чеченская война. К тому времени Путин понял, что не сможет покорить Чечню силой, или, по крайней мере, за это придется заплатить большую цену, и потому выбрал иную тактику. Он утвердил в Чечне в качестве наместников клан Кадырова, предоставив ему практически полную свободу действий и огромные субсидии.

Новая политика Путина подорвала позицию чеченского национализма как идеологию борьбы. В результате этого Доку Умаров, глава виртуального чеченского государства, провозгласил в 2007 году «эмират», отвергнув чеченский национализм и ратуя за исламский «интернационализм». Эта методика дала результаты, по крайней мере в краткосрочной перспективе: к Умарову потянулись мусульмане со всего Северного Кавказа и не только оттуда. Но с течением времени «интернационализм» становился все большей обузой для «эмирата», и растущее число северокавказских боевиков отправлялись участвовать в джихаде –

их разновидности мировой революции – на Ближнем Востоке. Этот исход усилился при преемнике Умарова – Алиасхабе Кебекове. В то же время Кремль вел постоянный и неослабный натиск против сил «эмирата». После того как в 2015 году был убит Кебеков, а также его преемник Магомет Сулейманов, пробывший на посту лишь несколько месяцев, новым главой «эмирата» никого не провозгласили. Это обозначило распад северокавказского сопротивления как слаженной силы, а количество терактов в регионе и за его пределами резко сократилось. По прошествии 25 лет война на российском Северном Кавказе, судя по всему, закончилась. Хотя возвращение ряда джихадистов в Россию еще возможно, их массовое возвращение маловероятно.

Поскольку Путину не приходится тревожиться о джихадистах у себя дома, у него появилась свобода действий, чтобы ввязаться в сирийские авантюры. Вот почему к его публичным заявлениям об активном участии России в сирийском кризисе стоит относиться с известной долей скептицизма: эти действия продиктованы не страхом перед ИГИЛ; как изложено выше, парадоксальным образом ИГИЛ помог Путину, уничтожив северокавказское сопротивление как организованную силу. Россия скорее хочет продемонстрировать свое присутствие и значимость на Ближнем Востоке. Это сигнал (рассчитанный не только на США, но и на намного более широкую аудиторию), демонстрирующий арабским странам на Ближнем Востоке и Израилю, что в момент, когда союзников Вашингтона в регионе беспокоит кажущаяся нерешительность США, Москва могла бы стать неплохим запасным вариантом.

Второй важный аспект сирийской авантюры – скрытый призыв к Европе вновь принять Россию на Западе. Критики Путина часто описывают его как жесткого, даже нерационального русского националиста, который хочет расширить империю любой ценой и идет на конфронтацию с Западом, не тревожась о цене. Вряд ли это так. Путин и российская элита, чьи интересы он представляет, на самом деле не хотят отделиться от Европы на манер «холодной войны», ради чего российской элите и среднему классу придется многим пожертвовать. Имперские расчеты Путина тоже довольно ограничены, даже в Украине, где Россия не пошла на открытый захват и не направила свои войска в Киев, как предсказывали многие. Империя не только потребует значительных экономических инвестиций, расширение на запад враждебно настроит Европу и сблизит ее с США. Даже все большее заигрывание Путина с Китаем и Ираном – всего лишь демонстрация Западу, что у Москвы есть другие варианты, а не целеустремленные шаги с целью прильнуть к Азии и порвать все связи с Западом. Сближение с Западом, в основном с Европой – по-прежнему одна из главных задач Путина, и это надо учитывать, анализируя его действия в Сирии. Своими действиями в Сирии Путин пытается внушить Европе, что Россия могла бы стать главной силой, спасающей Европу и западную цивилизацию от угрозы насильственного и экстремистского ислама, и что поэтому Москву не стоит подвергать остракизму.

В чем практические последствия этих действий? С одной стороны, Москва фактически перестала опасаться исламского восстания внутри страны, поскольку по многим параметрам ИГИЛ стал магнитом для экстремистов, родившихся в России, что придало достаточно уверенности Москве, чтобы надолго остаться на Ближнем Востоке и убедиться в соблюдении ее интересов в регионе. С другой стороны, Москва не идет курсом на конфронтацию наподобие «холодной войны» с какой-либо существующей державой и была бы рада сотрудничать с любыми державами, уважающими ее интересы. Однако надо помнить о том, что хотя у Москвы и других столиц есть собственные планы на Ближнем Востоке, в реальности события могут принять неожиданный оборот.